Жан Кокто. Фильмография
«Я правда и вымысел одновременно», — говорил о себе Жан Кокто, и был абсолютно прав – его жизнь и творчество были настолько невероятны, что выдумать их было бы не под силу никому из живших на Земле. Никогда не претендовавший на лавры философа и даже интеллектуала, употреблявший слова «поэт» и «искусство» чаще, чем какие-либо другие, эстет Кокто жил свою жизнь так, как можно жить один раз.
11 октября 1963, в день своей смерти, Жан Кокто сказал: «С самого дня моего рождения моя смерть начала свой путь. Она следует за мной без суеты». А за несколько месяцев до этого, в августе, Кокто снял свой последний фильм, 25-минутную короткометражку под названием «Послание Жана Кокто, адресованное в 2000-й год». Она состоит из всего лишь одного плана – убеленный сединами Кокто лицом к камере обращается с речью к потомкам – и это зрелище уже само по себе дорогого стоило, ведь излагать свои мысли Кокто любил и умел, и даже заклятые враги признавали, что Кокто говорит лучше всех во Франции.
Когда послание для XXI века было отснято, пленку спрятали в коробку, запечатали и отправили по почте с тем условием, что открыто оно должно быть не раньше 2000-го года. Кокто прекрасно отдавал себе отчет, что камера запечатлевает его превращение в призрак, фантом, ибо знал, как будущее обращается в прошлое, и наоборот, ведь время – это вещь, придуманная человеком, а значит – не внушающая доверия. «Существует только феномен складывания, позволяющий нам вступать в случайный контакт с одной из сторон вечности, тоскливо-однообразный узор которой, как бумажное кружево, вырезают, должно быть, какие-то фокусники, — пытался объяснить Кокто. — Тем не менее я стараюсь придерживаться, это сущая правда, обозначенной мною программы: постепенно писать обо всём, где придется, и не только для избранных, но отважиться быть интересным для широкого круга читателей». Кокто в теории был эстетом и элитистом, а на практике и в душе – популистом.
Кокто сочинял поэзию, прозу, пьесы и критику, поставил несколько фильмов, нарисовал тысячи скетчей и картин, оформлял балеты Дягилева, сотрудничал с такими композиторами, как Стравинский, Сати, Мийо, Пуленк, Онеггер и Менотти, играл в кино и в театре, стал одним из основателей Фестиваля проклятых фильмов, который состоялся в Биарритце в 1949-м году, играл джаз в нескольких парижских клубах и лично натренировал конченого боксера из Панамы по имени Эл Браун до титула чемпиона мира в весовой категории «петуха». Единственная форма визуального искусства, которую он не практиковал, была фотография, однако сам Кокто позировал величайшим фотографам мира – Анри Картье-Брессону, Жаку-Анри Лартигу, Мэну Рэю, Ирвингу Пенну. Он вел кипучую деятельность, при этом производя впечатление абсолютного бездельника – а чаще бывает совершенно наоборот.
Во Франции 1920-х слово «разносторонний» считалось порицательным, и Кокто чаще всего хулили за его непостоянство и дилетантство, называя «общественным хамелеоном» (он знал всех, кто имел хоть какой-то вес, и постоянно обзаводился новыми, нужными знакомыми), фривольным эстетом, свободным от каких-либо обязательств и растворяющимся во множестве различных форм искусства.
Кокто стал человеком, которого ненавидела и преследовала вся Франция, и в этом была лишь щепотка его параноидальной мегаломании. Его глубоко богемный стиль жизни и публичная деятельность казались откровенно декадентскими (а стало быть – достойными презрения) – тем, кто не был вхож в его круг. Постоянный флер скандальности из-за употребления наркотиков и обвинений в развращении молодых людей никогда не покидал его. Он первым открыто занимался такими вещами, как само-пиар и само-раскрутка, став первым медийным само-пиарщиком двадцатого столетия – и за то, что он стал первым селебрити литературных кругов, он тоже получил порцию хулы.
В его творчестве никогда не было произведения, выступавшего из остальных сочинений, он никогда не брался за свой magnum opus – потому что одни и те же образы и темы перетекали из одного его произведения в другое. А так же потому, что его главным произведением был его собственный публичный образ, над которым он работал так же скрупулезно и легко, как над своими скетчами (хотя заявлять так – немного несправедливо по отношению к его работам). Не существует практически ни одной фотографии, на которой он бы был пойман фотографом врасплох (за исключением той, что сделана в январе 1947-го возле Дворца правосудия после анти-наркотической облавы жандармов).
Писатель Гильберт Адер, переиначивший роман Жана Кокто «Ужасные дети» в синефильскую оргию «Мечтатели», позже легшую в основу одноименного фильма Бертолуччи, дал Кокто хлесткое прозвище: «обнаженный денди». Кокто часто называли французским ответом Оскару Уайльду – и из-за гомосексуальных наклонностей, и по количеству афоризмов, оставленных потомкам, и по богатству гардероба. Кокто лавировал между скандалами и парадами, менял глянцевые фасады и маски, флиртовал с новомодными дадаизмом и сюрреализмом, врывался в новые или измененные состояния художественного бытия (будь то гипнотический транс опиума, сны наяву или сенсорные зоны кинематографа) – и при этом оставался серьезным художником, задававшимся вечными вопросами.
Кокто был первым из совершенно нового поколения художников, и заплатил за это сполна, но и стал обладателем уникального статуса внутри французской культуры – он был ее опылителем, оператором в лучших смыслах этих слов, благодаря ему в культуре и обществе Франции происходили какие-то новые вещи и открывались новые порталы.
Один из основных деятелей французского авангарда и первый, кто ввел понятие «сюрреализм», Гийом Аполлинер в интервью в августе 1916-го года сравнивал кинематограф с образцами «великой поэзии, которые декламируются для собравшихся людей». Также он хвалил кино за его близость к народу. Однако сам Аполлинер за свою карьеру написал лишь один сценарий для фильма. Кокто же, напротив, крайне мало теоретизировал о кинематографе, но занимался им на практике, – и в итоге стал гораздо более известен человечеству, как кинорежиссер, нежели драматург, поэт или какой-либо иной из своих многочисленных ипостасей. При этом сам Кокто не считал себя кинорежиссером.
В 1930-м году, когда он дебютировал в кино фильмом «Кровь поэта», он, по собственному признанию, совершенно ничего не понимал в кино. «Мои ошибки впоследствии были приняты за находки и открытия», — признавался он позже. И ставка на кино сработала: в наше время редко увидишь выставку картин Кокто в музеях, или его пьесу в театре, и даже книг на прилавках магазинов что-то не видно. Зато фильмы Кокто, от «Крови поэта» до «Завещания поэта», можно отыскать без труда и употребить именно в том виде, в котором они были задуманы и исполнены самим Кокто.
Его фильмы оказали прямое и непосредственное влияние на всю без исключения Новую волну (Годар, Трюффо, Варда, Рене) и на таких режиссеров как Мельвилль, Пазолини, Бертолуччи, Энгер, Гринуэй, Фассбиндер и Джармен – то есть на любого из когорты «священных чудовищ» и «проклятых поэтов» кино. А «Кровь поэта» Кокто, ни много, ни мало, дала начало альтернативной ветке арт-кино, последним из ярких работ в которой стоит киноцикл Мэтью Барни «Кремастер».
Не секрет, что Кокто испытывал более чем умеренный интерес ко всему эзотерическому, и в его работах заложено гораздо больше, чем доступно человеческому глазу. Поэт, по мнению Кокто, — это «естественный проводник, медиум, он во власти таинственных сил. Пользуясь его чистотой, они посылают сигналы в наш мир, пытаются если не разрешить, то хотя бы дать нам почувствовать тяжесть проблем, от которых мы прячемся за дневной суетой». Неспроста имя Кокто стало последним в списке Великих Магистров Приората Сиона и хранителем родословной Меровингов, составленном Пьером Плантаром в 1967-м году. «Секретные досье» Плантара и Орден приората Сиона оказались весьма сомнительным мыльным пузырем, но есть несколько причин, почему имя Кокто попало в этот список «Кода да Винчи». Филипп де Черизи, соратник Плантара, увлекался сюрреализмом, а на последней работе Кокто (оставшейся незаконченной), фреске на стенах часовни Нотрдам-де-Жерусалем в городе Фрежюс, изображены крестовые походы, орден рыцаря гроба Господня, крест Крестоносцев и девиз крестоносцев «Так хочет Бог!». Возможным подтверждением того, что Кокто был связан каким-то образом с эзотерическими или масонскими кругами и тайными обществами, может служить факт, что в разные периоды своей жизни Кокто появлялся на портретах и фотографиях с руками, скрещенными на плечах – хорошо известной масонской позе.
Внутри Кокто, как у многих людей творчества и художников, противоборствовали прямо противоположные и несовместимые наклонности и стремления. Всю жизнь он страдал от опиумной наркозависимости (в середине 1930-х Кокто выкуривал 30 трубок опиума в день), которая плохо сочеталась с его превалирующей гомосексуальностью, и еще меньше – с непоколебимой католической верой. И все это отражалось весьма причудливо в его работах.
В октябре 1963-го Кокто был похоронен в часовне Сен-Блез де Симпле XII века возле своего дома в Мийи-ла-Форе, посреди фресок, специально сделанных им самим предварительно (он называл это «татуировками»). Андре Моруа назвал похороны Кокто настоящим шедевром: «Незабываемо ласковый день провожал уснувшего поэта. Нам было грустно, потому что мы потеряли его, и радостно, потому что мы дали ему все, что он мог бы пожелать. Мы оплакивали смерть; мы провожали бессмертного, увенчанного не жалкими лаврами официального признания, а тем истинным и прочным бессмертием, которое живет в сердцах и умах». В качестве эпитафии на надгробии – выбранная самим Кокто фраза «Я остаюсь с вами». Художник стремился к жизни после смерти, не боясь, что исчезнет окончательно, всегда желая освободиться от пут времени и пространства. Множество раз он заявлял о том, что уже жил на этой земле и будет жить еще много раз. Он верил в то, что зеркала – это порталы, через которые люди могут проникать сквозь время и пространство. Окна в потусторонний мир. Во многих его работах эта тема повторялась, и наиболее четко в фильме-автопортрете «Завещание Орфея» (Франсуа Трюффо, для которого Кокто был воплощением истинного автора, профинансировал фильм при помощи прибыли от международных сборов своих «Четырехсот ударов»). Он проявлял интерес к оккультизму и черной магии, несколько раз принимал участие в сеансах общения с мертвыми и часто использовал термин «фениксология», который позаимствовал у своего друга Сальвадора Дали. Фениксология – это наука о том, умирать и воскресать бесчисленное количество раз.
Хотя выполняет ли Кокто свое обещание оставаться с нами? Узнаются ли его маньеризмы в бесхребетном белесом дендизме Энди Уорхола? Держит ли горлопан британского рока Пит Доэрти его «Опиум» за свою настольную книгу? И дошло ли по адресу послание в XXI век Жана Кокто, J.C., поэта-спасителя с инициалами Иисуса Христа? Кажется, что это зависит уже не от Кокто, который поразил огромное количество целей и мишеней по нескольку раз, снова и снова забрасывая во все стороны линейки времени послания и завещания (как гласила одна из ремарок в его пьесе «Орфей», костюмы актеров должны быть максимально приближены к той эпохе, в которую ставится произведение). Еще в своем эссе «Петух и арлекин» 1918 года Кокто заключил: «Надо быть и живым человеком, и посмертным художником одновременно». И это лишь одна из невыполнимых миссий, которые Кокто успешно претворил в жизнь.
Илья Миллер
Жан Кокто: смерть и юноша